Малышу предстояло появиться на свет, и он очень волновался: что ожидает его в новом мире, кто расскажет, покажет, научит, как в нем жить и что делать. Господь услышал его тревоги и сказал: “Не бойся! Я пошлю тебе Ангела, который будет заботиться о тебе всегда”. — ”Как я узнаю его?” — “Он встретит тебя с любовью, всегда поймет тебя и все простит”. — “Как мне обращаться к нему?” — “У Ангела много имен, но ты будешь называть его Мамой”.
Эта притча вспомнилась мне на очередной редколлегии, когда вдруг у коллежанки зазвонил мобильный. “Я на планерке, — громким шепотом говорит она. — Перезвоню позже”. Затем отключает телефон и оправдывается: “Это мама. Справляется, как я добралась на работу. Мне уже тридцать лет, а она считает меня ребенком”. Девочки оживляются. “А моя мама спрашивает меня, взяла ли я зонтик, вроде бы обещали дождь”, “А моя просит надеть шапку, потому что ей кажется, что на улице холодно”, “А моя...”
Основной инстинкт
Я слушаю коллег и улыбаюсь своим мыслям. Не далее как сегодня утром я трижды напомнила своему сыну, чтобы он не забыл, уходя на работу, телефон, ключи и деньги, чем довела его до белого каления. “Ты бы еще спросила, почистил ли я зубы и надел ли чистые носки!” — взорвался он и хлопнул дверью. Правда, через час перезвонил, извинился и в который раз объяснил мне, сколько ему лет и что в таком возрасте он имеет право быть самостоятельным, отвечать за свои поступки и т. д.
Взрослым детям материнская опека и забота кажется гипертрофированной и ненужной. Кажется, что мамы звонят слишком часто, спрашивают о чем-то несущественном, напоминают о каких-то пустяках, справляются о самочувствии скорее от скуки, чем по необходимости. Спешу вас заверить, что это не так. Мамами движет неиссякаемый, непреодолимый, неподвластный возрасту и разуму инстинкт сохранения потомства. И даже если мы уже сами стали мамами и папами, даже если наши виски убелены сединой, для мам мы остаемся детьми, рождение которых стало смыслом их жизни навсегда.
Молитва матери
Который час, нарушая все правила дорожного движения, я колесила по улицам города в поисках своего сына. Ему тогда едва исполнилось шестнадцать, он пошел к старшему другу на день рождения и пропал. Я честно ждала его до 10 вечера, но когда время “Х” вышло, набрала номер мобильного. После нескольких бесплодных попыток дозвониться мне ответил незнакомый развязный пьяный голос.
Я всполошилась, просила дать телефон сыну, умоляла, грозила милицией, на что услышала вальяжное: “Да успокойтесь, мамаша! Он в отключке!” Что со мной творилось, словами не передать. Несмотря на позднее время, я обзвонила всех друзей и одноклассников сына, но кроме имени парня, у которого день рождения, ничего не узнала. Его телефон бесстрастно отвечал одно и то же — ваш абонент находится вне зоны...
Ездить по городу, надеясь на случай, глупо, но мне нужно было что-то делать, мне была необходима хоть эта иллюзия действия. Время перешагнуло за полночь, погасли фонари, редкие автомобили злобно сигналили мне, потому что час от часу я переезжала на встречную полосу, чтобы посмотреть, не идет ли по той стороне улицы мой мальчик. А воображение рисовало одну картину страшнее другой, отчаяние захлестывало и приблизилось к критической отметке, за которой, я точно знала, жизни нет.
“Материнская молитва со дня моря достает...” — я так явственно услышала эти слова, что даже вздрогнула от неожиданности. Когда-то их произнес старый мудрый монах Киево-Печерской лавры, рассказывая историю прихожанки, которая по несколько раз в день читала 90-й псалом, подставляя в нужных местах имена своих сыновей-близнецов, служивших в Афганистане во время конфликта.
И они, чуть ли не единственные из своей роты, вернулись домой не в “черном тюльпане”. Несколько раз я повторяю этот псалом, а затем, теряя последние капли надежды, прошу: если с сыном должно случиться что-то плохое, пусть это произойдет со мной.
Сколько прошло времени — не знаю, но вдруг мой телефон ожил. “Я иду домой”, — голос сына запинался, спотыкался, замолкал на полуслове, но он говорил, он был жив, и это было самым главным. “Где ты, скажи название улицы, я приеду за тобой”, — кричала я, боясь лишиться рассудка, потому что от счастья, как оказалось, тоже можно сойти с ума. “Не знаю, я иду...”, — тупо повторял он. “Что ты видишь?” — “Трамвайную линию”.
Я нашла его. Он действительно шел по трамвайным путям в направлении дома, но назвать это движение в два шага вперед, шаг назад и в сторону словом “шел” не берусь. И слава Богу, что к тому времени трамваи уже не ходили, потому что от одной только мысли, что могло случиться, у меня темнеет в глазах.
А потом я всю ночь просидела у его постели, спасая от алкогольного отравления, а он бесконечно извинялся и обещал, что это в первый и в последний раз, и что больше никогда в жизни... С тех пор прошло несколько лет, мой мальчик держит слово, а я поняла одну истину: самое маленькое, что может сделать мать для ребенка, — отдать за него свою жизнь. Самое большее, что могут сделать дети для своих матерей, — попытаться не огорчать их.
Ангел пролетел
К символическому празднованию Пасхи с теми, кто уже покинул наш мир, церковь относится неоднозначно, тем не менее весь православный люд в Радуницу валом валит на кладбища. Перед праздником я пришла к своим родным, чтобы убрать их могилки, увидела женщину, сидящую на свежем холмике рядом с нашей оградкой, поздоровалась. Она не ответила. Что ж тут удивляться, у человека горе. Посадила цветы, на следующий день приехала, чтобы полить их и покрасить скамейку.
Женщина сидела в той же позе и на том же месте, словно окаменев, как будто никуда не уходила. По ее распухшему лицу непрестанно текли слезы, а во взгляде была такая вселенская скорбь, что мне стало не по себе. Я знаю, как тяжело пережить потерю близкого человека, как страшно остаться наедине со своей болью, с дежурными сочувствиями, которые не приносят облегчения, а только бередят душу. И я таки растормошила ее, разговорила.
Оказалось, Марина недавно похоронила мать, вернее, не она, а соседи, потому что когда мама умерла, она была в больнице рядом со своей десятилетней дочерью — ей делали операцию. А после девочку нельзя было оставить, потому что ее жизнь висела на волоске и могла понадобиться донорская почка, которую она готова была отдать своему ребенку. “Я душу дьяволу заложила, чтобы моя девочка выжила, — шепчет она сквозь слезы. — Я не могла оставить ее ни на минуту. А теперь мне каждую ночь снится мать.
Протягивает ко мне руки, что-то говорит, я вроде бы слышу ее голос, но когда просыпаюсь, не могу вспомнить ни слова. Я вся извелась. Я виновата перед ней и не знаю, что мне делать с этим чувством. И как мне жить дальше”.
Можно было бы сказать ей тривиальное — иди в церковь, закажи панихиду, отпусти ее, но понимаю, что ей сейчас нужны другие слова. И тогда я рассказываю Марине историю из своей жизни. Очень простую историю.
Моя тетя жила в приморском городке и однажды с оказией передала нам персики, экзотический в те времена для нашей северной полосы фрукт. Мама поделила их нам с сестрой поровну, а бабушке дала один. Я возмутилась, почему так. Мама покраснела, смутилась и не знала, что ответить. Выручила бабушка. Она сказала, что мама поступила правильно, что мать прежде всего должна заботиться о детях, что это ее святой долг и обязанность.
“Так делала моя бабушка, и моя мать, и я. Так будешь делать и ты”, — продолжает она. “Почему, — не унималась я. — Почему детям, а не своей маме, которую я люблю?” — “Потому что если будет иначе, на земле закончится жизнь. Старость надо уважать, но беречь и растить нужно молодых”.
“Твоя мама не осудила тебя, — продолжаю я. — Разве могла бы она позволить, чтобы ты оставила свою дочь в таком состоянии? Она тебя простила, потому что наши мамы живут для нас, а мы живем для своих детей. И в этом великая правда и мудрость природы. И закономерность жизни”.
Мы долго сидим молча. Белоснежные лепестки отцветающей вишни, как большие снежинки, кружатся в воздухе и медленно падают на землю, на свежий холмик могилы, на наши головы. “Я хочу увидеть или услышать что-нибудь такое... необыкновенное, какой-нибудь знак, чтобы понять, что она не сердится”, — наконец говорит Марина. Я не люблю встречаться с мистическими явлениями, тем более на кладбище, но отступать некуда. “Хорошо, — соглашаюсь. — Давай попробуем”.
Мы умолкаем и сосредотачиваемся. Шумят высокие сосны, иногда заскрипит старое дерево или незамысловатый щебет птичек нарушит покой. И опять тишина. Необъяснимая, неповторимая кладбищенская тишина. И вдруг резкий порыв ветра бьет в лицо, опрокидывает пластиковые стаканчики и бутылку с водой на столике, на мгновение стихает, запутавшись в венках на могиле, а затем, прошелестев над головами, уносится вверх. “Твой Ангел пролетел”, — оправившись от неожиданности и страха говорю я. “Простила!” — шепчет Марина и целует мамину фотографию с траурной лентой.
Было ли это проявление сверхъестественных сил или природных, судить не берусь, — в любом случае оно произошло кстати. Но, конечно же, мне импонирует мысль, что материнская душа даже из потустороннего мира нашла способ утешить своего ребенка.
Свежие комментарии